Неточные совпадения
Бедная Софья Ивановна не знала совершенно, что ей делать. Она чувствовала сама, между каких сильных
огней себя поставила. Вот тебе и похвасталась! Она бы готова была исколоть за это иголками глупый
язык.
В груди у Половодова точно что жгло,
язык пересох, снег попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его как камень. Вот на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь идти; но куда?.. К своему очагу, в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов, как пьяный, побрел вниз по Нагорной улице.
Огни в домах везде были потушены; глухая осенняя ночь точно проглотила весь город. Только в одном месте светил огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
Картина была чудесная: около
огней дрожало и как будто замирало, упираясь в темноту, круглое красноватое отражение; пламя, вспыхивая, изредка забрасывало за черту того круга быстрые отблески; тонкий
язык света лизнет голые сучья лозника и разом исчезнет; острые, длинные тени, врываясь на мгновенье, в свою очередь добегали до самых огоньков: мрак боролся со светом.
Я взглянул на костер. Дрова искрились и трещали.
Огонь вспыхивал то длинными, то короткими
языками, то становился ярким, то тусклым; из угольев слагались замки, гроты, потом все это разрушалось и созидалось вновь. Дерсу умолк, а я долго еще сидел и смотрел на «живой
огонь».
Первый раз в жизни я видел такой страшный лесной пожар. Огромные кедры, охваченные пламенем, пылали, точно факелы. Внизу, около земли, было море
огня. Тут все горело: сухая трава, опавшая листва и валежник; слышно было, как лопались от жара и стонали живые деревья. Желтый дым большими клубами быстро вздымался кверху. По земле бежали огненные волны;
языки пламени вились вокруг пней и облизывали накалившиеся камни.
При последних словах Мыльников подмигнул и прищелкнул
языком, заставив Феню покраснеть как
огонь. Она убежала, не простившись, а Мыльников стоял и ухмылялся.
На первом плане дымились три доменных печи; из решетчатых железных коробок вечно тянулся черным хвостом густой дым, прорезанный снопами ярких искр и косматыми
языками вырывавшегося
огня.
В спальне Раисы Павловны действительно горел
огонь в мраморном камине, а сама Раиса Павловна лежала на кушетке против
огня, наслаждаясь переливами и вздрагиваниями широких огненных
языков, лизавших закопченные стенки камина.
Снова вспыхнул
огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись тени к лесу, снова отхлынули к
огню и задрожали вокруг костра, в безмолвной, враждебной пляске. В
огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые
языки пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры, летел горящий лист, а звезды в небе улыбались искрам, маня к себе.
Из вагонов, сияющих насквозь веселыми праздничными
огнями, выходили красивые, нарядные и выхоленные дамы в удивительных шляпах, в необыкновенно изящных костюмах, выходили штатские господа, прекрасно одетые, беззаботно самоуверенные, с громкими барскими голосами, с французским и немецким
языком, с свободными жестами, с ленивым смехом.
У него ум, как
огонь, а
язык, как молот.
И замолчал, как ушибленный по голове чем-то тяжёлым: опираясь спиною о край стола, отец забросил левую руку назад и царапал стол ногтями, показывая сыну толстый, тёмный
язык. Левая нога шаркала по полу, как бы ища опоры, рука тяжело повисла, пальцы её жалобно сложились горсточкой, точно у нищего, правый глаз, мутно-красный и словно мёртвый, полно налился кровью и слезой, а в левом горел зелёный
огонь. Судорожно дёргая углом рта, старик надувал щёку и пыхтел...
Пока хозяйка вздувала
огонь, а хозяин слезал с полатей, нетерпение вновь приехавших дошло до высочайшей степени; они стучали в ворота, бранили хозяина, а особливо один, который испорченным русским
языком, примешивая ругательства на чистом польском, грозился сломить хозяину шею. На постоялом дворе все, кроме Юрия, проснулись от шума. Наконец ворота отворились, и толстый поляк, в провожании двух казаков, вошел в избу. Казаки, войдя, перекрестились на иконы, а поляк, не снимая шапки, закричал сиповатым басом...
Всю эту речь князь произнес задыхаясь и захлебываясь.
Язык его приметно одеревенел. Некоторых слов почти совсем нельзя было разобрать. Видно было только, что он в сильнейшей степени расчувствовался. Марья Александровна немедленно подлила масла в
огонь.
Начинали дрожать руки — невиданное для Вернера явление. Все яростнее билась мысль. Словно огненные
языки вспыхивали в голове — наружу хотел пробиться
огонь и осветить широко еще ночную, еще темную даль. И вот пробился он наружу, и засияла широко озаренная даль.
Человеку, кроме
огня, нужно еще освоиться. Петух был давно мною съеден, сенник для меня набит Егорычем, покрыт простыней, горела лампа в кабинете в моей резиденции. Я сидел и, как зачарованный, глядел на третье достижение легендарного Леопольда: шкаф был битком набит книгами. Одних руководств по хирургии на русском и немецком
языках я насчитал бегло около тридцати томов. А терапия! Накожные чудные атласы!
Помню, говорил он быстро-быстро, как бы убегая от прошлого, а я слушаю и гляжу в печь. Чело её предо мной — словно некое древнее и слепое лицо, чёрная пасть полна злых
языков ликующего пламени, жуёт она, дрова свистят, шипят. Вижу в
огне Гришину сестру и думаю: чего ради насилуют и губят люди друг друга?
Его розовато-желтое лицо, облизанное
огнем, лоснилось и потело, глаза остановились, уснули, и
язык ворочался тяжело.
Дрова были сырые, горели натужно, шипя и выпуская кипучую слюну, обильный, сизый дым. Желто-красный
огонь трепетно обнимал толстые плахи и злился, змеиными
языками лизал кирпич низкого свода, изгибаясь, тянулся к челу, а дым гасил его, — такой густой, тяжелый дым…
И, высунув
язык портрету, погасила
огонь.
Огонь сотней
языков перебегал между поленьями, охватывал их, играл с ними, прыгал, рокотал, шипел и трещал.
Но пока отцы и деды Макара воевали с тайгой, жгли ее
огнем, рубили железом, сами они незаметно дичали. Женясь на якутках, они перенимали якутский
язык и якутские нравы. Характеристические черты великого русского племени стирались и исчезали.
Мне их назвать? — Отец святой,
Вот что умрет во мне, со мной.
О нет, их тайну — не мою
Я неизменно сохраню,
Пока земля в урочный час,
Как двух друзей, не примет нас.
Пытай железом и
огнем,
Я не признаюся ни в чем;
И если хоть минутный крик
Изменит мне… тогда, старик,
Я вырву слабый мой
язык!..
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С
огнём в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на
языке родном,
Чтоб некогда нашёл привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
Надвинулись сумерки, наступает Иванова ночь… Рыбаки сказывают, что в ту ночь вода подергивается серебристым блеском, а бывалые люди говорят, что в лесах тогда деревья с места на место переходят и шумом ветвей меж собою беседы ведут… Сорви в ту ночь огненный цвет папоротника, поймешь
язык всякого дерева и всякой травы, понятны станут тебе разговоры зверей и речи домашних животных… Тот «цвет-огонь» — дар Ярилы… То — «царь-огонь»!..
Работники встали неохотно и вместе со Стуколовым и самим Патапом Максимычем навалили громадные костры.
Огонь стал было слабее, но вот заиграли пламенные
языки на хвое, и зарево разлилось по лесу пуще прежнего.
Я не кончил…
Язык у меня запутался от мысли, что я говорю с людьми ничтожными, не стоящими и полуслова! Мне нужна была зала, полная людей, блестящих женщин, тысячи
огней… Я поднялся, взял свой стакан и пошел ходить по комнатам. Когда мы кутим, мы не стесняем себя пространством, не ограничиваемся одной только столовой, а берем весь дом и часто даже всю усадьбу…
Пламя хлестало их концами своих
языков или вдруг охватывало всей своей огненной влагой — стаи вырывались из
огня, и то там, то здесь падали мертвые и дымящиеся птицы.
— Знаете, на что похожи эти бесконечные
огни? Они вызывают во мне представление о чем-то давно умершем, жившем тысячи лет тому назад, о чем-то вроде лагеря амалекитян или филистимлян. Точно какой-то ветхозаветный народ расположился станом и ждет утра, чтобы подраться с Саулом или Давидом. Для полноты иллюзии не хватает только трубных звуков, да чтобы на каком-нибудь эфиопском
языке перекликивались часовые.
— Я согласна, — говорю я, едва ворочая
языком, и, опустившись на пол около кровати, прижимаю губы к крохотной горячей как
огонь ножонке. — Я согласна, доктор…
Они готовы всеми средствами погубить его
языком, кинжалом,
огнем.
Все работали усердно, кто шапкой, кто чем попало, раздувая
огонь, и скоро пламя широкими
языками начало выбивать из окон.
Все работали усердно, кто шапкой, кто чем попало, раздувая
огонь, и скоро пламя широкими
языками начало выбиваться из окон.
— Несу твое письмецо, барышня! — сказала она, и лишь хотела проститься с дочерью, почувствовала в руке деньги… плату за… Нет имени этому слову на
языке порядочных людей! Земля, казалось, растворилась, чтобы ее поглотить; дрожь ее проняла; деньги невольно выпали из рук; она хотела бросить и письмо, но вспомнила проклятие и в каком-то священном страхе, боясь, чтобы одно слово не погасило навеки небесного
огня, которому обрекла себя на служение, и не погребло ее живую в землю, спешила исполнить волю дочери.
— Да! Слова наши он все знает, — верно сказал председатель. Но то, что в этих словах для нас горит
огнем, полно горячей крови, трепещет жизнью, — все это для него погасло, обескровилось, умерло. Стыдно было слушать, когда он мертвым своим
языком повторял те слова, которые нам так дороги, так жизненно близки…
В глазах старухи сверкнул какой-то адский
огонь. С протянутыми вперед костлявыми руками бросилась она на лежавшую Елену Афанасьевну и правою рукою с такою неимоверною силою сжала ей горло, что глаза несчастной широко раскрылись в предсмертной агонии, а
язык высунулся наполовину изо рта.
Медленно выходит на тропинку громадный матерый серый волк, глазища горят зеленым
огнем, из полураскрытой пасти глядит кровавый
язык, облизывает он им губы красные в предвкушении добычи.
Она прихорашивалась и заигрывала с ним, но ужас не сходил с его темного лица; она мучительно старалась снова стать той нежной и желанной, какой была десять лет назад, и делала скромное девичье лицо и шептала наивные девичьи речи, но хмельной
язык не слушался ее, сквозь опущенные ресницы еще ярче и понятнее сверкал
огонь страстного желания, — и не сходил ужас с темного лица ее мужа.
Другим
языком говорил тогда этот
огонь, таким приятным жаром обдающий лицо.
— Безумец, жалкий маляр, несчастный школьник, влюбленный в краски! Перед тобой проходят люди, а ты только и видишь, что лягушечьи глаза — как повернулся твой
язык, чтобы сказать это? О, если бы хоть раз ты заглянул в человеческую душу! Какие сокровища нежности, любви, кроткой веры, святого смирения открыл бы ты там. И тебе, дерзкому, показалось бы, что ты вошел в храм — светлый, сияющий
огнями храм. Но не мечите бисера перед свиньями, — сказано про таких, как ты.